Два столпа русской литературы

Людмила Пахомова

Вот уже который раз очередная экспозиция, размещённая в Выставочном зале Елабужского государственного музея-заповедника, побуждает не просто беглым взглядом просмотреть то, что представлено на её более чем тридцати стендах, а задуматься и попытаться проанализировать информацию, касающуюся двух ключевых фигур нашей культуры.

Называется выставка «Биография золотого века русской литературы: Пушкин и Толстой». А участие в её создании принимали два государственных музея Москвы, которые носят имена этих прославленных писателей. Выставка насыщена портретами, фотографиями, письмами, рукописями Пушкина и Толстого, иллюстрациями к их произведениям, репродукциями картин, связанных с эпохой наполеоновских войн и многим другим.

На одном из портретов можно увидеть их общего предка — Ивана Михайловича Головина, потомка знатного боярского рода, сподвижника и любимца Петра I. Вместе с государем он учился в Голландии кораблестроению, а потом был отправлен в Венецию для усовершенствования в этом деле, к которому, впрочем, не имел никакого расположения. После четырёхлетнего пребывания в Италии он вернулся в 1701 году в Петербург. На вопрос Петра I чему он выучился, чистосердечно ответил: «Ничему», признавшись, что всё это время «пил вино, курил табак и играл на басу». Но государь, любивший Ивана Головина за искренность, простосердечие и верность, не разгневался, а взял его в свои денщики и на каждом застолье поднимал тост за «деток Ивана Михайловича», то есть за корабли российского флота.

Однако уже в 1720 году князь Меншиков, отзываясь о Головине, говорил, «…что дети Ивана Михайловича, недавно родясь, так хорошо начали ходить, как нельзя лучше быть». К тому времени И.М. Головин, занимавший одновременно три должности: главного адмиральского помощника, надзирателя корабельной верфи и главного корабельного мастера, обязан был сам вбивать в киль и замазывать смолою первый гвоздь, после чего то же самое делали царь и министры. В сохранившихся заметках одного поляка говорится: «Он (Головин) носит постоянно золотой циркуль, украшенный драгоценными камнями, — в знак своего достоинства… Царь назначил его начальником, и на каждом пиру сажают его рядом с царём, пьют за его здоровье и делают гравюры с его именем. Подарил их он и нам, полякам, которые были вместе с послом». Гравюра с упомянутым золотым циркулем и представлена в экспозиции. Одна из дочерей Ивана Головина по имени Евдокия является прабабушкой Пушкина, а вторая — Ольга — прабабушкой Толстого.

В год смерти поэта будущему писателю было восемь лет. В его семье стихи Александра Сергеевича переписывались в альбомы и заучивались наизусть. На склоне лет Лев Николаевич описал свои детские впечатления: «Помню, как он (отец) раз заставил меня прочесть ему полюбившиеся мне и выученные мною стихи Пушкина “К морю. Прощай свободная стихия” и “Наполеон”… Я понял, что он что-то хорошее видит в этом моём чтении и был очень счастлив этим». Но не только произведения, а множество живых людей связывали почившего поэта с семьёй Толстых. И, в первую, очередь, родственники писателя по отцовской и материнской линиям, с которыми был хорошо знаком или даже дружил А.С. Пушкин. Среди них декабристы С.Г. Волконский, А.И. Одоевский, С.П. Трубецкой, дипломат, министр иностранных дел А.М. Горчаков, философ П.Я. Чаадаев, чьи изображения также можно увидеть на выставке. Последний был другом поэта, ему посвящены несколько стихотворений, в том числе написанное в 1818 году, хрестоматийное «К Чаадаеву», строки которого остались в памяти у многих ещё со школьной поры:

Пушкина и Толстого можно образно уподобить основанию, на котором стоит русская литература. Но при этом как в жизни, так и в творчестве они были чрезвычайно непохожи. Достаточно вспомнить цельную натуру первого и раздираемую противоречиями личность второго. Предпослав «Евгению Онегину» эпиграф «Двуногих тварей миллионы / Мы метим все в Наполеоны» поэт одним этим высмеивает присущие людям тщеславие и самомнение, а в стихотворении «Моя родословная», будучи потомком знатного рода, сознательно ставит себя в ряд обывателей, стремясь показать равное достоинство всех людей.

В отличие от поэта Толстой пишет: «…я не мещанин, как смело говорил Пушкин, и смело говорю, что я аристократ, и по рождению, и по привычкам, и по положению…» И даже духовный кризис, который пережил писатель в 1870-е годы, повлёкший за собой его так называемое «упрощение» и проповедничество, тем не менее не повлиял сколь-нибудь серьёзно на его образ жизни.

В молодые и зрелые годы Толстой по-разному относился к творчеству Пушкина. Вступив на литературное поприще, он в 1853 году оставляет в дневнике такую запись: «Я читал “Капитанскую дочку” и увы! должен сознаться, что теперь уже проза Пушкина стара — не слогом, — но манерой изложения. Теперь справедливо — в новом направлении интерес подробностей чувства заменяет интерес событий. Повести Пушкина голы как-то».

Своеобразным творческим состязанием с предшественником можно считать рассказ под названием «Метель». При этом, как отмечается на выставке, «Пушкинская метель-событие, метель-судьба, метель-случай, метель-сюжет осмысляются Толстым как метель-переживание, метель-сон, более реальный, чем сама жизнь, метель-пространство, в котором потеряны ориентиры. И этот образ становится центральным в бесфабульном повествовании».

Но проходит два десятилетия и, взяв случайно в руки том сочинений Пушкина, Толстой, как пишет он в письме к Н.Н. Страхову: «…перечёл всего, не в силах оторваться… Я невольно, нечаянно, сам не зная зачем и что будет, задумал лица и события, стал продолжать, потом, разумеется, изменил, и вдруг завязалось так красиво и круто, что вышел роман, который я нынче кончил начерно, роман очень живой, горячий и законченный, которым я очень доволен…» Письмо помечено 25 марта 1873 года и в нём сквозит уверенность писателя, что вскоре в свет выйдет его новое крупное произведение.

Однако работа над ним растянулась на долгих пять лет. Толстой дважды меня название, а представленные на выставке фрагменты рукописей 1, 2, 3 и 11-12 редакций романа свидетельствуют, как много раз он переписывал даже само начало «Анны Карениной». Не менее красноречив в этом отношении и финал романа, который можно увидеть на этапе корректуры с правкой писателя, где всё окончание фактически перечёркнуто и написано заново.

Примечательно, что чисто внешне Толстой придал своей главной героине черты старшей дочери Пушкина Марии Гартунг, чей портрет включён в экспозицию рядом с описанием Анны Карениной из одноимённого романа.

Очень лаконично проходит по выставке сопоставление произведений двух великих русских литераторов на темы, касающиеся Отечественной войны 1812 года, русского бунта, дуэли, русской хандры. Проводятся параллели между характерами Татьяны Лариной и Наташи Ростовой, Евгения Онегина и Андрея Болконского. На этом фоне невольно рождается и сопоставление самих писателей, причём Толстой в чём-то уступает своему предшественнику. Впрочем, каждый зритель, ознакомившись с экспозицией, волен сам делать свой вывод.