Анатолий Аврутин: на земных путях и перепутьях

Людмила Пахомова

На соискание Литературной премии имени Марины Цветаевой в номинации «Поэтический сборник» минский поэт Анатолий Аврутин прислал свою последнюю книгу «Временная вечность». В аннотации к ней написано: «В однотомник, приуроченный к 50-летию творческой деятельности Анатолия Аврутина, наряду с произведениями последних лет, вошло лучшее из написанных автором за полвека творчества двадцати трёх сборников, увидевших свет в Беларуси, России, Германии и Канаде, которые принесли поэту звание лауреата Национальной литературной премии Беларуси, Большой литературной премии России и многих других. Автору в равной степени дороги Беларусь и Россия, поэтому в книге много проникновенных строк, обращённых к истории и современности обоих братских народов. Некоторые стихи даже написаны на переплетении русского и белорусского языков».

За эту книгу и получил Анатолий Аврутин звание лауреата вручённой в 2022 году Литературной премии имени Марины Цветаевой. Интервью у него было взято во время приезда в Елабугу на вручение премии.

— Анатолий Юрьевич, Марина Цветаева одно из стихотворений, посвящённых Анне Ахматовой, начала такой строкой: «О, муза плача, прекраснейшая из муз!». Я вспомнила её, читая ваш сборник, потому что мне кажется, что и ваша муза — муза плача.

— Ну как вам сказать? У меня действительно очень много стихов, которые, мягко говоря, весёлыми не назовёшь. Там много скорби, много печали. Поэтому я никому не рекомендую читать меня подряд помногу. Может быть, три, четыре стихотворения и надо остановиться. Кроме того, дело в том, что вообще считать за поэзию. Многие думают, что поэзия — это когда красиво, а на самом деле — когда страшно. Все шедевры мировой лирики, они — из беды, из горя. Если вы посмотрите, что осталось от всех наших великих поэтов, то увидите, что остались трагедии. Поэтому, когда у поэта больше и сильнее всего болит, тогда и рождаются лучшие строки.

У той же Цветаевой, у Блока не было весёлых стихов. И у всех выдающихся поэтов их было мало.

— Имя Блока в ваших стихотворениях встречается не раз. Это по всей видимости ваш любимый поэт?

— Да, самый любимый поэт двадцатого века.

— А какое отношение у вас к поэзии Цветаевой?

— Прекрасное отношение. Более того, я очень часто испытываю ощущение, что в той или иной ситуации чувствовал бы примерно то же самое, что чувствовала она.

— После того, как я прочитала эту книгу, то посмотрела вашу страничку в Википедии, где увидела на фотографии довольного жизнью человека, узнала, что вы обладатель уже пятидесяти премий, и как-то у меня это никак не связалось с тем трагическим мироощущением, которое очень явственно ощущается в ваших стихах.

— Вы понимаете, за каждой такой наградой стоит колоссальная трата и нервов, и здоровья. Ничего мне не далось легко, ничего не пришло само. Что касается трагического мироощущения, то я же не всё время в таком состоянии нахожусь. Просто, когда мне весело, я стихов не пишу, а пишу, когда что-то болит.

— В той же Википедии написано, что ваш творческий дебют состоялся лет в двадцать пять. То есть муза посетила вас не слишком рано?

— Нет, поэзия пришла с детства. Первые стихи мама записала, когда мне было четыре года. Просто в советские времена дебютом считалась первая публикация в печати. А она действительно появилась в газете «Железнодорожник Белоруссии» в 1973 году, восемнадцатого февраля, — до сих пор помню. Моё поколение раньше публиковаться не начинало, никого даже не подпускали к печатным изданиям.

— А что вы включили в сборник «Временная вечность»?

— Это как бы избранное из избранного. У меня вообще такой принцип: я когда составляю новую книгу, то всегда включаю в неё что-то из предыдущих. Просто всё строже отбор и всё меньше остаётся старых стихов. Я считаю, если стихотворение, написанное тридцать лет назад, может стоять рядом с новым и не выглядеть устаревшим, значит оно имеет право жить дальше. Поэтому во «Временной вечности» много стихов, которым по три-четыре десятилетия. Правда, за редким исключением даты написания не проставлены. Но начинается книга, в основном, новыми стихами.

— Когда читаешь некоторые ваши стихотворения, то понимаешь, что написаны они в другое время и по другому поводу, но воспринимаются так, словно говорится в них о сегодняшнем дне. И говорится так пронзительно, что я порой не могла удержаться от слёз.

— Понимаете, поэзия так же интимна, как и любовь. Я считаю, что когда собирали на стадионах по сто тысяч человек, это была просто мода. Ну не могло быть столько настоящих ценителей поэзии. На мой взгляд, если у поэта есть двести истинных читателей, которым он нужен, которые врачуют его стихами душу, когда им плохо и они сами не могут справиться, то это прекрасно.

— Вы думаете, что в этом и заключается предназначение поэзии?

— И в этом тоже. Предназначение поэзии до конца не изучено, но оно, безусловно, божественное. Библия, между прочим, из стихов состоит, значит, её писали поэты. И Библия, и поэзия существуют и будут существовать тысячелетиями.

Если мы посмотрим вглубь истории и зададимся вопросом, чьи имена человек помнит из тех, кто жил две-три тысячи лет назад, то окажется — несколько самых кровожадных императоров и поэтов античности: Горация, Вергилия. Я не говорю, что их сейчас много читают, но хотя бы имена знают. Потому что человек понимает: если он останется ещё и без поэзии, он перестанет быть человеком. Поскольку именно она является квинтэссенцией всего чистого и высокого, что есть в душе человеческой.

— Кстати, произведения античных авторов — Вергилия, Горация, Овидия, Сапфо — в вашей книге тоже присутствуют. А как вы их переводите?

— Есть древние тексты, они сохранились, есть форма, есть подстрочный перевод, а я делаю поэтический. У этих поэтов весьма печальная судьба в русской литературе. В своё время их пытались переводить Пушкин и ещё кое-кто из классиков. Но Пушкину было почему-то совершенно безразлично, в какой форме это написано. Он брал смысл и сочинял свой ажурный пушкинский стих, который было не отличить от других его стихов.

Где-то в середине тридцатых годов, уже при советской власти, перевод поэтов античности пытались поставить на научную основу, и за это взялись академические поэты. У них было всё правильно, но они были не выдающиеся поэты, поэтому получилось всё скучно и никому не интересно. Я попытался сделать так, чтобы и поэзия была, и сохранилось то, что вложили авторы произведений. Сейчас я много перевожу поэтов Дагестана и это тоже очень непросто, потому что у них вообще нет рифмы, всё держится на внутренних сочетаниях, причём и язык тоже своеобразный — гортанный.

— Я с удивлением узнала, что вы чуть не полвека прожили со своей женой, а ваша любовная лирика, она, знаете, далеко заводит.

— Ну-у-у, как вам сказать. Я много раз в жизни влюблялся и продолжаю это делать. Жена понимает, что я никуда от неё не денусь, и во всех случаях, кроме одного, у нас не было по этому поводу скандалов.

— Спасибо, Анатолий Юрьевич, за искренние ответы и особая благодарность вашей жене Зое за то, что она была вашей опорой на протяжении практически всего творческого пути.

* * *

Продолжением знакомства с Анатолием Аврутиным будет рассказ о его поэзии, представленной в книге «Временная вечность». Но прежде хотелось бы сказать, что её автор ещё при жизни вошёл в число классиков, поскольку его произведения изучают белорусские старшеклассники на уроках литературы.

Безупречные рифмы Анатолия Аврутина сочетаются с большим многообразием форм и ритмов его стихов. На страницах «Временной вечности» можно встретить поэтические воспоминания, описания, размышления, касающиеся самых различных тем: жизни, смерти, детства, родителей, родины, истории, любви, войны, поэзии, семьи, веры, внутреннего душевного состояния, живых картинок с натуры. К примеру, такой:

Да простят мне читатели некоторые арифметические выкладки, но, думаю всё же, что их стоит привести. В книге Анатолия Аврутина опубликовано около 380 его собственных стихотворений и почти в каждом шестом из них встречаются слова «мрак», «мгла», «тьма», бездна» и эпитеты «чёрный», «тёмный», «мрачный». Это безусловно сказывается на общем читательском восприятии книги, привнося в него печать драматизма и трагедийности.

Возможно потому, что выросший на окраине Минска автор всю жизнь оставался городским жителем, природа и времена года не стали для него чем-то важным, во всяком случае в творчестве. Они упоминаются очень часто, но преимущественно идут каким-то фоном, на котором происходят более сущностные для поэта события, раскрывается его душевное состояние:

Чуть не в каждом третьем стихотворении Анатолия Аврутина встречаются образы птиц. Нередко о них идёт речь лишь в одной, двух, трёх строках, но, включённые в общий контекст, они то превращаются в метафору («Голубиные крылья печали, / Ястребиные крылья любви»), то становятся выразительной деталью («Ещё скворец, беспечный и ничей, / Готовится скворчать про бесконечность»), то служат своеобразной прелюдией к размышлениям автора («Грачи прилетели… А им уже скоро в отлёт… /Ребёнок родился, чтоб юность свою не заметить»), то являют собой созвучие с настроением лирического героя («Вдали от России и птицы летят по другому — / ещё одиноче безрадостно тающий клин…»).

«Россия», «русский» — ключевые слова для Анатолия Аврутина. В книге «Временная вечность» его стихи завершаются строками:

Автор родился и большую часть жизни прожил в стране, на бескрайних просторах которой звучала русская речь. И именно она вошла в его плоть и кровь до такой степени, что стали возможными признания:

Болью наполнены строки поэта, говорящие о России уходящей:

Родившийся в 1948 году, Анатолий Аврутин рос среди тех, кто перенёс все ужасы недавно закончившейся войны, смерть близких, кто помнил имена погибших в минском гетто и четырнадцать лагерей на территории Беларуси, в которых фашисты полностью забирали кровь у детей, переливая её своим раненым. Об этом говорится в его стихах. А ещё в них звучит приговор всем захватчикам:

На страницах «Временной вечности» часто встречается имя Бога. Там же можно прочесть о том, что сам поэт был крещён уже в зрелости. Вероятно поэтому вера Анатолия Аврутина граничит с неверием, — во всяком случае, в Божье милосердие и любовь. Характер их взаимоотношений, может быть, лучше всего выражен в четверостишии:

У каждого свой путь к Богу, порой очень долгий. Но непременным условием на этом пути является исполнение Божией воли, выраженной в его заповедях, первые из которых были даны еврейскому народу ещё в древности на горе Синай. Что же сказано конкретно о них в поэзии Анатолия Аврутина? —

В этом стихотворении автор сам обозначает свой грех прелюбодеяния, иллюстрациями к которому служат немало стихов его любовной лирики. И даже возраст чувствам не помеха, хотя он, без сомнения, накладывает свой отпечаток на развитие взаимоотношений с той, которая в очередной раз пленила сердце поэта:

И всё же чем дальше, тем явственней в стихах Анатолия Аврутина звучит понимание того, как много, несравненно больше все других, значит в его жизни женщина, с которой навсегда связала его судьба:

Многочисленным женским образам посвящено немало страниц в книге минского автора. Вот какие поэтические слова нашёл он для той, которая известна если не всем, то очень многим:

Завершить этот обзор, за рамками которого осталось много других тем, затронутых в творчестве Анатолия Аврутина, хочется двумя его стихотворениями. Они о поэтах и высоком предназначении поэзии.